Требование, чтобы последствия образов были опять образами последствий, не дает еще однозначного определения тех образов, которые мы создаем себе о вещах. Возможны различные образы одних и тех же предметов, и они могут различаться между собой в различных направленияхЂЂЂ. Образы эти должны быть непротиворечащими законам мысли; существенные отношения образов должны не противоречить отношениям вещей; и, наконец, образы должны быть наиболее целесообразны. ЂЂЂИз двух образов одного и того же предмета более целесообразным будет тот, который будет отражать больше существенных отношений предмета, который будет, как мы хотели бы сказать, более ясным. При равной ясности будет более целесообразным тот из двух образов, который рядом с существенными чертами содержит меньшее число излишних и пустых отношений, т. е. образ более простой. Совершенно избегнуть пустых отношений невозможно: они потому уже нераздельны от образов, что ведь это только образы и к тому же образы нашего особого духа и потому не могут не зависеть также от специальных особенностей его работы созидания этих образо Ђ. Итак, образы должны быть ЂЂЂдопустимыЂЂЂ, ЂЂЂправильныЂЂЂ и ЂЂЂцелесообразныЂЂЂ. Но таковые условия могут быть соблюдены многими, весьма различными способами, и даже в самой механике, по-видимому столь определенной и замкнутой в себе. Герц усматривает три, совершенно различных, системы образов, которые он называет ЂЂЂтремя картинами мираЂЂЂ.
II. Однако, ради большей определенности дальнейшей мысли, вглядимся в начала, излагаемые Г. Герцем. Метод познания природы, по Герцу, заключается в следующем: ЂЂЂ...мы создаем себе внутренние образы или символы внешних предметов и создаем мы их такими, чтобы логически необходимые последствия этих образов были всегда образами естественно необходимых последствий изображенных в них предмето Ђ.<<16>> Предпосылкою возможности этого метода служит требование, чтобы существовало известное согласие между природою и нашим духом; опыт свидетельствует об осуществимости сказанного требования. ЂЂЂРаз нам удалось из накопленного до сих пор опыта вывести образы требуемого характера, то мы можем уже из них, как из моделей, в короткое время вывести те последствия, которые наступят во внешнем мире гораздо позже, без нашего содействия или как последствия собственного нашего вмешательства в ход вещей; так мы можем предварять факты и решения наши в настоящем соображать с достигнутым уже познанием. ЂЂЂ Образы, о которых мы говорим, суть наши представления о вещах; они имеют одно общее с вещами существенное свойство, которое заключается в исполнении названного требования, но для исполнимости этого требования вовсе не необходимо, чтобы они имели еще что-нибудь общее с вещами. В действительности мы и не знаем, и у нас нет никаких средств узнать, имеют ли наши представления о вещах еще что-нибудь общее с последними, кроме того одного основного свойства.
Два года спустя, другой исследователь, известный своими работами и, главное, точностью своего ума, объявил задачею механики ЂЂЂ ЂЂЂдать наиболее полное и возможно более простое описание движений, происходящих в природеЂЂЂ.<<4>> Это был один из наиболее заслуженных физиков XIX-го века, знаменитый основатель спектрального анализа, Густав Роберт Кирхгофф. Но если мысли молодого Маха не встретили себе отклика, то как было замолчать определение ученого уже прославленного. Оно и вызвало... ЂЂЂвсеобщее изумлениеЂЂЂ.<<5>> Сейчас нам приходится лишь изумляться этому изумлению; к тому же, понять математическое естествознание как описание ЂЂЂ было не разрывом, а напротив, преемством традиции, установленной еще Ньютоном, подчеркнутой в 1855 году В. И. М. Ранкиным, а с 1870 года в философии развиваемой Шуппе.<<6>> Но не прошло и тридцати лет, как ЂЂЂвсеобщее изумлениеЂЂЂ сменилось всеобщим же признанием. Дальнейшие труды Маха,<<7>> ЂЂЂПринципы механикиЂЂЂ Гейнриха Герца,<<8>> острые анализы Пьера Дюгема в области истории методологии физики,<<9>> громкая своим общественным действием натурфилософия Вильгельма Оствальда,<<10>> высокоавторитетные высказывания красы французских математиков Анри Пуанкарэ,<<11>> методологические обсуждения Клиффорда,<<12>> Сталло,<<13>> Энриквеса,<<14>> моделирование Вильяма Томсона (лорда Кельвина),<<15>> хотя быть может и вопреки замыслу самого ученого, вообще самосознание физики в лице многих и многих, а с другой стороны ЂЂЂ встречные течения философии, в особенности официозно провозглашенный пролетарской философией, а на деле полумистический эмпириокритицизм Авенариуса, Корнелиуса, Петцольда, Карстаньена, Гольцапфеля и других, и по этому недоразуменному провозглашению усиленно проповедуемый умственным пролетариатом всех стран, менее чем в тридцать лет, говорю, эти совокупные усилия утвердили общество в мысли, что действительно физическая теория есть не более как символическое описание, ЂЂЂупрощенное и упорядоченное описаниеЂЂЂ, хотя, кстати сказать, доныне еще отнюдь не стало ясным, чего именно описание есть физика. Различно у различных исследователей выражаемый, этот взгляд есть ныне общее место теории и методологии знания, выросших на почве исторического изучения методов физики и прочих наук, ей сродных. Доказывать описательный характер их ЂЂЂ значит ломиться в открытую дверь. Однако следует всячески воздержаться от спешной мысли, будто таковым признанием брошена тяжесть на чашку скептицизма и феноменализма. Ведь еще не сказано, ни ЂЂЂ что именно описывает физика, ни ЂЂЂ какова степень метафизической значительности этого описания, ни, наконец, ЂЂЂ что означает его экономичность.
Послушаем свидетельство историка науки: ЂЂЂФранцузские энциклопедисты XVIII века думали, что они были недалеки от окончательного объяснения мира физическими и механическими принципами: Лаплас даже воображал себе ум, могущий предсказать ход природы на всю вечность, раз будут даны массы всех тел, их положения и начальные скорости. В XVIII веке эта жизнерадостная переоценка объема новых физико-механических идей была простительна. Это ЂЂЂ даже освежающее, благородное и возвышенное зрелище; и мы можем глубоко сочувствовать этому выражению интеллектуальной радости, столь редкой в истории. Но теперь, по истечении столетия, когда наше суждение стало трезвее, миропонимание энциклопедистов представляется нам механической мифологией, не далекой от анимистической мифологии древних религий. Оба эти взгляда содержат неправильные и фантастические преувеличения неполного восприятияЂЂЂ.<<2>> Направление к более полному представлению может быть результатом долгого и кропотливого исследования. ЂЂЂПредсказывать этот результат или даже пытаться ввести его в какое-нибудь современное научное исследование будет мифологией, а не наукойЂЂЂ.<<3>> Таково беспристрастное суждение Э. Маха. В 1872 году оно еще только нарождалось.
I. В 1872 году, Эрнст Мах, тогда еще только выступавший на поприще мысли, определил физическую теорию как абстрактное и обобщенное описание явлений природы.<<1>> Рассуждая историко-философски, это событие не было ни великим, ни даже значительным. Оно не подарило философии ни новых методов, ни новых мыслей, но общественно, в мировоззрении широких кругов, образующем собою философскую атмосферу и больших мыслителей, этот 1872-й год можно считать поворотным: в напыщенной стройности материалистической метафизики, всесильно и нетерпимо диктаторствовавшей над сердцами, тут что-то хряснуло. Где-то произошла не то снисходительная улыбочка, не то смешок. И хотя, по провинциям мысли, и доныне встретишь иногда запоздалого мародера, твердящего о добрых старых временах ЂЂЂнаучногоЂЂЂ миропонимания, однако тогда, именно тогда, начал осыпаться этот бутафорский дворец.
1. НАУКА КАК СИМВОЛИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ
(Черты конкретной метафизики)
П. Флоренский. У водоразделов мысли. IV. Мысль и язык
Комментариев нет:
Отправить комментарий